href="ch2.xhtml#id71" class="a">[111] Совести совсем нет. Предлагаю миром разойтись, а то плохо будет! – спокойно сказал старший ватаги.

– Не знаю, что такое бальчик и стыдь! Хватит мне здесь ваши сказки сказывать. Дома на своём ломаном языке говорить станете. У нас здесь Москва, а не таёжное сельцо. Пошли вон, по добру и по здорову. Последний раз прошу. Иначе худо будет. Считаю до десяти, затем Васька стреляет, – заявил ювелир, подавая знак приказчику.

– Может, последний раз поговорим как люди? – спросил Бажен, обращаясь к хозяину ювелирной лавки.

– Раз, два, три, четыре, пять, – начал считать Илья Прокопич.

Потом остановился и закричал: «Нет, так дело не пойдёт! Никуда вы не уйдёте. Сейчас полицию будем вызывать. В участок вас, наглецов. Сообщу, что ограбить хотели меня ночные воры и фальшивомонетчики. Да просчитались. Мне поверят. А при вас как раз фальшивые деньги. Вот вы и попали. Вам ничего не остаётся, только молчать. Там, в участке, если признаетесь в изготовлении империалов, тогда вам каторга. Хотя вам всё равно каторга, при вас воровские фальшивые деньги. А мне поверят, я человек степенный и знатный. Всё против вас. Надолго проучу Кита Юрьевича. Что бы больше и думать не смог присылать ко мне таких гостей. На каторге и сгниёте. Васька, дай мне один револьвер и стреляй в потолок, свисти в свисток. А я пока их постерегу».

Ювелир взял у приказчика один из револьверов и наставил его на гостей. Но приказчик выстрелить не успел. Два остро отточенных ножа, виртуозно брошенные помощниками Бажена, вошли в горло хозяину и его верному приказчику. Оба беззвучно рухнули на пол. Кровь хлынула и медленно залила пол вокруг бездыханных тел, жадных до денег ювелиров.

– Что делать дальше будем, Бажен Василич? – уточнил один из помощников.

– А ничего не будем делать. Нам чужого не надо. Копаться в его вещах нам не с руки. Да и Кит Юрьевич наказывал, по добру разойтись. Если не отдаст настоящие деньги ювелир, тогда только монеты наказывал забрать. Но по добру не получилось. Вот ведь, какая мразь, этот ювелир. Бумажки фальшивые здесь пусть валяются. Поживём в Белокаменной, подождём. Через день, другой брата его навестим. Или настоящие деньги пусть отдадут, или наши монеты вернут. Видно будет. Ножи забирайте и револьверы. Пригодятся в хозяйстве. Пойдём, – спокойно ответил старший ватаги.

Оба помощника хладнокровно подошли к трупам, вытащили ножи, вытерли их об одежду покойников и спрятали у себя в рукавах одежды. Один из них забрал револьверы. Старший ватаги огляделся по комнате, затем подошёл к столику, взял лежащий на нём карандаш и что-то написал прямо на стене, большими буквами. Затем достал из кармана какую-то вещицу и бросил её рядом с трупами.

– Может не надо, Бажен Василич, бахвалиться? Опасно это. Итак за убийство ювелира и приказчика Кит Юрьевич по головке не погладит. Он завсегда против убийств. Без его воли грех на душу взяли. Дюже недоволен будет! – заявил один из подручных, укоризненно покачав головой.

– Пусть знают наших. Бояться будут. А что Кита касаемо, то не вашего ума дело. Меня поболе слушайте. Может, в скорости, я вам самым главным Китом стану. Его жизнь не вечна. Пора нам с вами вместе в свои руки дела брать. Перечить станете и с вами будет так, как с ювелиром, – ответил тот.

– Воля ваша, Бажен Василич! – ответил подручный, Бажена.

Все трое вышли из ювелирной лавки, хорошенько прикрыли дверь и нырнули в подворотню. Тёплая и ласковая майская ночь укрыла грешников от людских глаз.

Глава 1 Убийство известного ювелира

Майским утром 1883 года, не успев расположиться в рабочем кабинете после прибытия на службу, Евграф Михайлович Тулин был вызван к начальнику. Получив приказ явиться немедля, сыщик тотчас последовал к коллежскому советнику,[112] Николаю Никифоровичу Струкову, начальнику сыскной полиции Москвы. В приёмной находился дежурный надзиратель Фёдор Фёдорович Плашкин, по случаю исполнявший обязанности секретаря.

– Как дела по утру, уважаемый Фёдор Фёдорович? Не знаете, зачем я понадобился ни свет ни заря нашему уважаемому начальнику? Неужели, что стряслось настолько ужасное, что Николай Никифорович изменил план обычных, утренних докладов, – уточнил, с улыбкой, сыщик.

– Ваше высокоблагородие, откуда же мне знать. Это вы, коллежский асессор[113] и приятель господина начальника, а я вот сижу здесь и лишних людишек в кабинет без спроса не пускаю, да бумажки туда-сюда отношу и приношу. Вот отдежурю и опять на сыскные дела. Единственное, что могу вам ради уважения сказать, что рано утром, два часа назад, из управления обер-полицмейстера Москвы, от самого генерала-адъютанта Козлова, какую-то промеморию доставили нарочным. Николай Никифорович уже был на месте, значит сразу и прочёл. Потом раза два о вас спрашивал. Прибыли ли вы на службу или нет. Видимо, очень видеть вас желал.

– Спасибо вам, Фёдор Фёдорович. Как детишки, как супруженька? – уточнил Тулин.

– Благодарствую за заботу, Господа Бога незачем гневить, всё удачно, – ответил надзиратель.

Московская сыскная часть была создана сравнительно недавно, в 1881 году. В штате было всего тридцать восемь чиновников, надзирателей и помощников на всю, почти семисот шестидесяти тысячную, Москву. Всё друг друга знали очень хорошо, относились к коллегам с глубоким уважением, независимо от чинов. Так как совместные рискованные дела по розыску всяких злодеев, убийц и прочих криминальных личностей сопутствовали взаимопомощи и товарищеской поддержке. Высокомерие и презрение к младшим чинам было не допустимым. При поимке преступника все равны и от каждого полицейского чина зависит жизнь того, кто этим занимается. Все в сыскной части прекрасно понимали, что только соседнее плечо напарника спасет от пули или ножа криминального завсегдатая злачных мест. Уточнив ещё небольшие детали личной жизни у Федора Фёдоровича, сыщик вошёл в кабинет, предварительно постучавшись.

– Позвольте войти, ваше высокоблагородие? Прибыл по вашему вызову, незамедлительно, как Конёк-горбунок. Как только вы изволили сказать: «Встань передо мной, как лист перед травой», я тут, как тут, – весело заявил Тулин.

– Зайдите, ваше высокоблагородие, давно жду! Всё вас, милейший Евграф Михайлович, тянет на запрещённые цензурой сказки и книги. Кстати, вы же знаете, что сказка про Конька-горбунка, с 1830 года, запрещена цензурой для публики. Чего только не читаете, страшно подумать. Прыжова, члена организации «Народная расправа», революционная кличка – Благовещенский, находящегося в ссылке, читаете. Нигилиста Нечаева, анархиста и террориста, читаете. На лекциях демократичного Чичерина, вместе с графиней Бобринской-Брежнёвой[114] были замечены. Да и приятель ваш, граф Бобринский, брат Ольги Владимировны, весьма либерален и отличается свободой суждений. Что от вас далее, батенька, ждать? – совсем не зло, с улыбкой, произнёс Струков.

– Вам не угодить! Николай Никифорович! Вы сами требуете, чтобы любой служащий сыскной части был не только порядочным в отношении обывателя, но грамотен и образован. Как нам бороться с угрозами престолу, если мы сами не будем знать, что пишут наши недоброжелатели? Прыжов кроме участия в различных революционных кружках, ещё и историк. Автор многих работ по народному быту и жизни. А уж в отношении Бориса Николаевича, вы совсем загнули. Кто же знал, что господин Чичерин, голова города Москвы, избранный год назад, с разрешения и благоволения императора Александра III, государю дерзить станет. Пятнадцатого мая присутствовал на императорской коронации, а шестнадцатого мая выступая на обеде городских губернских голов, по случаю принятия монархом всей полноты власти, высказался за конституцию. За что, видимо, и отстранён от управления Белокаменной. Ольга Владимировна обожает его лекции, ничего не могу поделать. Желание женщины, тем более графини, закон для настоящего дворянина, – спокойно ответил Евграф.

– Не злитесь, я шучу. Присаживайтесь. Имеется очень серьёзное поручение обер-полицмейстера. Доставили поутру, – сказал Струков и пригласил сыщика к столу.

Николаю Никифоровичу Струкову было за пятьдесят лет. Свою государственную службу он начал с уездного землемера в Малоярославце Калужской губернии, где собственно и родился. Дослужился до частного пристава одного из семнадцати районов Москвы.